И в свои
девяносто два в этой женщине просматриваются качества, свойственные русским
крестьянкам: дородность, крепость сложения, естественная красота. Это о
таких поэт Некрасов в своё время писал:
«Есть женщины в русских селеньях…».
Как это ни парадоксально, но именно эти черты - выносливость, сила, данное от
природы здоровье, трудолюбие и стойкость – уготовили этой женщине судьбу
невольницы фашистских лагерей, остарбайтера, принудительно вывезенного подростком
в Германию в качестве бесплатной рабочей силы. В почти вековой жизни
Пелагеи Степановны Кулешовой, как в зеркале, отразились все драматические
страницы истории нашего Отечества: и воспоминания о гражданской войне,
участником которой был её отец, и трудные будни колхозной жизни в деревне,
испытания пленом, произошедшие в годы Великой Отечественной войны, горести
утрат близких ей людей. Но, невзирая на всё трагическое, что
пришлось ей вынести, она вызывает неподдельное восхищение. Ведь, несмотря на
все испытания, нашла в себе силы жить, работать, радоваться тому скромному
семейному счастью, которое выпало на ее долю.
О
судьбе сильной женщины, которая, пережив все невзгоды и унижения, не утратила
веру в жизнь, веру в людей, мой рассказ.
Забрали дом и насильно погнали в Германию.
С Пелагеей Степановой Кулешовой, которую в жизни c подачи отца чаще называют Полиной, я встретилась
накануне Дня Победы – священного праздника для каждого ветерана. На пороге
уютной квартиры одного из двухэтажных домов по ул. Борисова меня встретила её
дочь Любовь Погиба и провела в комнату к матери. Силы у пожилого человека
ограничены – и женщина почти сразу же начала повесть о своей насыщенной
событиями, многострадальной жизни.
«Родом я из
села Скакино Колошечьевского сельсовета Брасовского района Брянской области. Жила, пора сказать,
в колхозе. Пять классов окончила – и война началась, немцы пришли. Мне было тогда
четырнадцать лет», - поведала бабушка.
Приехал тогда из района председатель и сообщил, что немцы уже близко. А деревенские
как раз картошку копали колхозную. Председатель и бригадир приказали забрать её
себе. Каждый набрал себе в плетухи сколько
мог - и домой.
«Смотрим -
там пожар, там - люди свиней стали резать, чтобы врагу не досталось
продовольствие. А немцы уже двигались по большаку «Орёл-Москва», который
проходил неподалёку, километрах в трёх от селения - из деревни это было хорошо
видно. В соседнем посёлке, где жила старшая замужняя сестра, ворвавшиеся туда
немцы забрали у хозяйского скотника самую большую свинью и забили её», - продолжала свой рассказ Пелагея.
В октябре
1941 года эта территория Брянщины была оккупирована фашистскими войсками. У населения отбиралось всё, что было нужно немцам:
домашняя утварь, одежда, продукты питания, орудия труда. Местных жителей оккупанты использовали для
чёрной работы. Уклонение от работ каралось казнью через повешение.
В 1943 году, - рассказывала женщина, - немцы незадолго до отступления их семью
выгнали из дома. Дом был большой – и туда поступило жить немецкое начальство. А
им куда? В семье тогда было пятеро детей: четверо девчат и парень (двое старших
жили самостоятельно, брат учился в Москве, сестра – в соседнем посёлке замужем).
К счастью, семью приютила родня по материнской линии. «А нас
стали использовать на разных работах: то машину помыть, то воды принести. Я же
здоровой была, рослой, крепкой девушкой. Немцы с интересом посматривали в мою
сторону. И тогда отец, чтобы уберечь меня с сестрой от посягательств
завоевателей, отвёз в поле, где у нас был сарай, в котором в эту пору хранилось
сено. Когда немцы шли в поле к своим орудиям, родители накрывали нас сеном, и мы
тихо сидели там», - вспоминала женщина.
В 1943 году советские войска начали наступление на
орловском направлении. Немцы стали насильно выводить население из будущей зоны
боевых действий. В августе немецкие власти Брянска издали распоряжение об
отправке в Германию всех граждан 1925 года рождения на «отбывание трудовой
повинности». Граничащие с Брянском леса были объявлены запрещенными
территориями, местами, «...в которых каждое гражданское лицо будет немедленно
расстреляно и каждое новое поселение будет разрушено…».
В список
на отправку в Германию попала и многодетная семья Скворцовых, оставшаяся к
этому времени без жилья. В деревне,
где все знали друг друга, разыгрывались в связи с этим целые трагедии, так как не
всех подвергали принудительному угону: старосты и полицаи одних людей пытались
спрятать, а других — сдать.
«А в нашей
хате соседка ухаживала за немецкими офицерами. Мы придём подсолнухи сорвать на
огороде или что другое, ведь сажали, а она кричит из окна: «Девки, а я вот за
немцами полы мою, и вот часы лежат их – я не трогаю». И её семью в Германию не
отправили. А нас угнали», - с горечью говорит бывшая узница. Известно,
что всего за два года оккупации на Брянщине в фашистскую неволю были угнаны 150
тысяч человек.
Обработка и дезинфекция – до смерти.
На лошади и с коровой, пеши отправилась
горемычная семья в дальнее путешествие. Потом животных пришлось оставить, так
как дальше добирались к пункту назначения в товарных вагонах. По словам
женщины, сначала их отрядили в транзитный лагерь для «остарбайтеров» в Лесную
(Польша). Здесь им предстояло пройти медосмотр и регистрацию, после чего
отправиться в трудлагерь.
«Три раза делали рентген лёгких. А я думала провести
немцев – или тяжело дышала или совсем не дышала, чтобы признали лёгкие
больными. Немцы из лучших выбирали лучших по здоровью. Для тяжёлого физического
труда. И всех нас забрали: и отца, и мать, и нас, детей», - тяжело вздохнула
Пелагея Степановна.
Потом их пригнали в Варшаву. И здесь несколько раз проверяли. Затем угнанные
из СССР были направлены в немецкий концентрационный лагерь в Ченстохово – город
на юге Польши в Силезском воеводстве. И снова – обработка, дезинфекция, баня.
То, что было на этом этапе, накрепко врезалось в память бывшей узницы,
настолько сильны были пережитые эмоции.
«Тогда нас
погнали в баню. В небольшое помещение нагнали много людей, женщин и детей. В
стенах были трубы по всему периметру, из которых пускали то холодную, как лёд,
воду, то горячую. Терпения не хватало это вынести. Схорониться было некуда. И
когда пустили холодную воду, нашей маме стало плохо, она стала замерзать. Стоит
голая - и умирает. Тогда мы с сестрой её обняли и накрыли своими телами, чтобы
согреть», - со слезами на глазах
вспоминала женщина.
«А кушать
давали - одну баланду по половнику в обед да чаёк утром и вечером. Помню, один
хлопец молодой попросил добавку у раздатчицы, так она ударила его половником по
голове - у него кровь и полилась по
лицу», - продолжала рассказчица.
Через невольничий рынок – в трудлагерь.
Из Ченстохово пленников перевели в Флоссенбюрг (концентрационный
лагерь СС в Баварии на границе с Чехией – прим.). Здесь их ожидала унизительная процедура купли и продажи. Это была
биржа труда, устроенная как самый настоящий невольничий рынок. Людям смотрели в
зубы, щупали их мускулы, потом фотографировали с порядковым номером на одежде.
И в воспоминаниях «остовки» момент этого «перехода в рабство», когда их
отбирали, словно скот на ярмарке, запомнился на всю оставшуюся жизнь.
Семью Скворцовых и ещё одну из их посёлка забрали в
Эссен (город на западе Германии, в федеральной земле Северный Рейн-Вестфалия, в
центре Рурской области и Рейнско-Рурского района, независимый город в составе
административного округа Дюссельдорф) – прим.). Приехал немец и забрал их
разгружать самолёты. Туда свозили сбитые воздушные суда, и остарбайтеры их
разрубывали топорами и грузили в вагоны. Пятнадцатилетняя Пелагея работала
наравне со всеми. Говорили, что в поле был подземный аэродром. Узников посылали
туда закапывать ямки от обстрелов. Затем эти две семьи переводили в другие
трудлагеря. И в Гревенброхе, и в Раквице они разрубывали самолёты.
«Наш лагерь
состоял из двух семейных бараков, обнесённых колючей проволокой, в них были
установлены двухъярусные кровати. И рядом были бараки, в которых содержались
военнопленные поляки и французы. Бараки военнопленных были обнесены проволокой
в несколько рядов. За соблюдением лагерного режима следили старосты, назначенные
администрацией. Мы знали, что военнопленные вели борьбу, у них была
радиостанция. Иногда нашим удавалось пообщаться с ними – и узнать что-то.
Как-то отец пришёл и сказал, что скоро нас освободят», - продолжала рассказ
женщина.
Просто удивительно, прошло столько лет, а она до сих
пор помнит фамилии тех семей, которые жили в этих бараках. Рядом – некий Ежов
из Орловской области, потом его угнали куда-то. Судаков из Белоруссии был
старостой.
Били палками и морили голодом.
Остарбайтеры всячески старались избежать принудительной
тяжёлой работы. Пелагея Степановна вспоминала такой случай. Как-то с подругой
из Белоруссии они убежали далеко в поле, и залезли в разбитый самолёт. От
усталости заснули. Немец, заметив исчезновение девушек, пошёл их искать, а
найдя, начал их бить палкой. Те прибежали – и спрятались в туалете, обменявшись
с другими девушками одеждой. Думали – не узнает. А немец (Отто его звали) узнал
– и снова начал их бить.
«А я молода
была, ума нет, самолёты (американские – прим.) летят, а я кричу: «Наши, наши
летят!». А немец подбежал и палкой по рукам мне: «Орбайт! Орбайт!». До сих пор
на пальце осталась выямка от этих ударов.
А, бывало, летят наши самолёты (союзников
- прим.) – немцы убегают в бункер, а мы так и оставались. Но они нас не
бомбили. Хотя те, кто остались в Гревенброхе после нашего перевода в другой
лагерь, рассказывали, что их бомбили американцы и прямым попаданием разбили то
помещение, в котором мы находились», - задумавшись,
припоминает рассказчица.
После работы Полина ходила в немецкую семью работать
прислугой: полола клубнику, вспушивала перину, замешивала тесто для выпечки
хлеба, выкипячивала бельё в больших чанах. Вспоминала, что, несмотря на то, что
была ребёнком, ни одной ягоды не сорвала и не съела. Хозяйка-фролейн усаживала
Полину на обед за стол вместе с семьёй, но за работу давала всего полбуханки
хлеба – но и это для семьи было существенной добавкой к столу.
А затем их ещё перегоняли в Лейпциг, городок Бёлен и
другие лагеря.
Об освобождении даже не мечтали, думали, что не
выживут.
Когда немцы почувствовали, что война подходит к концу,
и они в ней будут проигравшими, то режим в лагерях смягчили. Разрешали даже по
вечерам устраивать танцы. Молодые девушки и парни танцевали. А немки в чёрной
одежде подходили к ограждению, смотрели них, плакали и удивлялись, до чего же
силён духом русский народ.
О том, что когда-то наступит момент освобождения, они даже
и не мечтали, думали, что не выживут, там останутся. Лагерь, в котором
находилась семья Пелагеи, освобождали американцы, так как он находился в
экономически развитой западной части Германии. Людям из СССР они казались
весьма экзотичными: в непонятной форме, с беретами на головах, много
чернокожих... Но освобождению были рады.
«Помню, они
едут по дороге. А мы выскочили. Немецкое начальство всё собралось в одном
лагере. Потом их всех арестовали. Это было в мае. А домой мы попали только в
августе», - продолжает Степановна.
После освобождения жизнь подневольных работников
улучшилась.
«Немцы в
лагере давали по 100 г
хлеба в день да баланду. А когда нас заняли американцы, начали давать по куску варёного
сала, да мы его не могли есть, так как желудок не принимал. Однажды дали
макарон, крупных, белых, с мясом, а мы не едим. Не могли», - вспоминала женщина.
Не все из насильно угнанных в Германию вернулись на
Родину. Одни обзаводились новыми семьями, а другим просто некуда было ехать. Но
были и такие, которые, посмотрев на заграничную жизнь, просто не желали
возвращаться в свой родной колхоз. Большинство же «остовцев» стремились
поскорее попасть домой. Среди таких была и семья Скворцовых. Может, месяц при
американцах они пожили - и пошли домой. Буквально пошли, пешком, через всю
Германию.
На месте дома – пепелище.
Когда добрались до своей деревни, то на месте дома
увидели пепелище. И в основном так у всех было на Брянщине. Мало что осталось.
Того скарба, который закопали, уходя, в огороде, тоже не нашли. В это время
отцов брат построил дом - и семья пошла
жить в его землянку. А потом отец и повзрослевший брат построили свой домик.
Несмотря на то, что семья пережила много трудностей и
лишений, никто никогда не стремился воспользоваться чужим добром. Отец был
очень честным человеком. Пелагея Степановна вспоминала, что, когда они уходили
из деревни, то оставили два полных погреба картошки. Это была колхозная
картошка, которую бригадир попросил заложить осенью в погреба Степана Скворцова.
Когда же семья собиралась покидать деревню и позвала бригадира забрать её, тот
удивился, что она не тронута. Он только покачал головой и сказал: «Ну, и дурак же
ты, брат». А ведь семья голод страшный переживала, щавель весной в поле рвала,
тошнотики (гнилую картошку) собирали, перетирали, добавляли всякую траву и ели,
но колхозную картошку не тронули.
Муж продлил годы жизни.
Немало унижений женщине, как тысячам другим, насильно
угнанным в Германию, пришлось пережить и в послевоенные годы. Поддержкой во
всём ей стал её супруг. «Муж у меня был
очень хороший. Из соседней деревни. Василием звали. Ни разу – ни матом не
обругал, ни ударил. Он мне здоровье сберёг - потому 92-й год живу. С Василием
прожила 57 лет. И серебряную, и золотую свадьбу отмечали. А в Кировск попали
так. После демобилизации из армии в 1954 году муж по приглашению брата поехал
на Донбасс, а потом вызвал и меня с сынишкой. Муж работал в шахте, а я одиннадцать
лет за ним не работала, детей воспитывала. Двое сыновей и дочь. А потом, когда
дочь пошла в школу, пошла работать. То в
«Спутнике», потом – в котельных. Зимой – в котельной, а летом - в ЖЭКе с 1964
года, куда пошлют. Камень – мой, шлакоблок – мой. За шлакоблоком посылали двух
женщин и остальных мужиков. Здоровой была.
Так мне,
наверное, суждено – тяжёлая работа всю жизнь. Бывало, ещё в колхозе, чуть
рассвело, а бригадир уже пришёл: «Полина, вставай, нужно зерновые заготовки
везти в район!», - рассказывает Степановна.
Кроме того, всю жизнь она была активной общественницей.
Была домоуправом, народным заседателем, председателем товарищеского суда по
месту жительства, женсовета. Признаётся, что никогда никого ни о чём не просила
- всё делала сама. И ямы после ремонта коммунальников закапывала, и землю
завозила, и территорию убирала. А сейчас сил уже нет. Передала свои полномочия
более молодым, хотя душа и сейчас болит за всё.
«Война, что тогда, что сейчас – беда».
Время летит… Вот и сына старшего уже нет, заболел и
умер. Другой сын со своей дочерью живёт в Украине. «А я здесь с дочерью живу, –
поясняет женщина. - У меня на неё обиды нет, она за мной ухаживает. Трое внучек
также не забывают, звонят бабушке почти каждый день».
Война – это особая тема для Пелагеи Степановны. Уже
столько лет прошло, а она всё вспоминает о старшем брате-добровольце, который
считается погибшим в Калининской области. Но где-то в середине девяностых по
селу прошли слухи, что он остался жив, его тогда тяжело контузило, была травма
головы. Об этом рассказала случайно проезжающая через деревню женщина. Родные
стали везде писать, но их поиски не увенчались успехом. Однако появилась
надежда, что, возможно, брат выжил после того боя и, потеряв навсегда память,
не вернулся домой.
«Война, что тогда, что сейчас – беда. Но тогда
немец наступал! А кто сегодня бьёт своих? Душа болит. Я своё отжила. Причём же
вы, дети, внуки? Отвечаете за это? Петроградку побили, Первомайку. За что? Жаль
людей», - закончила свою речь бывшая невольница.
Пелагея Степановна плохо видит и слышит, её давно
мучает грыжа. Сказывается то, что всю жизнь занималась тяжёлой работой. Но она
держится.
«Когда спокойные
дни, я выхожу на улицу вечером, захожу к соседке, лежачая она. Из телепередач
смотрю только один раз в неделю, по пятницам, «Поле чудес». Одна беда – война.
Я только волнуюсь, чтобы она быстрее закончилась», - сказала на прощанье Пелагея Степановна.
А ещё – пожелала всем мира и добра. Чтобы мы с вами ни
о чём не беспокоились. Чтобы эта война, наконец, закончилась. И, чтобы у наших
детей было полноценное детство. Призналась, что только об этом она и просит
Бога.
